|
Содержание | Проза | Стихи | Почта |
||
|
Проза |
Ячейка № 13 Голова звенела. Кто-то тряс Виктора за плечо, приговаривая «Очнитесь, очнитесь...» Надо было открыть глаза, хотя бы глянуть на эту сволочь, но не получалось. Да поднимите же мне веки, думал Виктор, хватит меня трясти... Приятный, но навязчивый баритон сменился угрожающим девичьим писком: «Да отойдите вы! Ничего не умеете. Вот как надо!» Шлеп-хлоп! А по щекам бить – вот это уже наглость! Виктор молниеносно (как ему показалось) вскочил с низкого, неудобного стула с прямой спинкой и обозначил двумя вялыми взмахами конечностей хук слева и прямой в челюсть. В молодости это была его коронная комбинация, отработанная на уровне рефлексов, но сейчас он даже никого не задел (с закрытыми то глазами) и повалился на пол как мешок брюквы. - Ну вот, - злобно прошипели сверху, - опять это бревно поднимать... - Сам бревно! – пробурчал Виктор. - Однако он приходит в себя, - констатировал баритон, - Может не трогать его? Пусть отлежится. - Да вы что? Тут же пол холодный, он застудится, - возмутилась девчонка, - и потом, у него вся голова в крови, вдруг сотрясение. Его надо к врачу. - Если у него и сотрясение, моя любезная фройлян Фредерика, то исключительно от ваших пощечин, – а это был тенор, слегка слащавый, слегка насмешливый, - И врачей у нас здесь пока что нет... - Позвольте, а кто же тогда Кастер? - Ну, это не врач! Это – медицинское светило! Он надеется осчастливить все человечество оптом, да не чем-нибудь, а вакциной от «серой лихорадки»... А тут у нас всего один несчастный с проломленной головой... не его профиль. Слишком мелко. К тому же он как увидел кровь, удалился в парашу, якобы отлить. - Гм, вообще то я действительно ходил, как вы изволили выразиться «отлить», а по возращении я вижу, что этот поганец, этот бумагомарака, незаслуженно меня оскорбляет. Я – профессор медицинских наук, уважаемая личность, и я действительно уже близок... точнее, был близок к открытию вакцины от серой лихорадки. Если бы не эти события, я бы уже смог излечить многих несчастных... - Ты сначала свой триппер вылечи... ничего, что я на ты? Из искры насмешек возгорелось пламя скандала. О Викторе забыли почти все, многоголосый гул (оказывается, здесь было довольно много народа) стал похож на шум прибоя, выделялся лишь басовитый рев оскорбленного Кастера, похожий на прощальный гудок парохода, да чайкой метался над волнами голосок юной энтузиастки, которая очень беспокоилась о человеке на холодном полу. Может его хотя бы водой холодной облить, (только попробуй, альтруистка хренова) он очнется и сам встанет... Виктор различил еще женский голос, стервозно-истеричный. Он не мог понять, на чьей она стороне, видимо против всех, потому что все были у нее были развратники, хамы и маньяки. А еще она любила цитировать строки из Писания. Было еще много голосов, некоторые даже пытались успокоить собрание, но в награду получали самые лучшие пожелания, (а ты вообще заткнись, гнида тыловая, например) после чего начинали активно участвовать в склоке, отказавшись от миротворческих порывов. Виктор наконец-то поднялся с пола. Голова болела неимоверно, а еще спина и левая рука. Кровь запеклась на его волосах, окрасив их ржавчиной, красный ручеек стекал по лбу на лицо, потом за шиворот. Алые капельки срывались с кончика его носа на пол. Виктор оглядел скандалистов диким взглядом. Все умолкли на полуслове и замерли в нелепых позах. - Где...- хотел сказать Виктор, но не смог. Голос не слушался хозяина, хрипел как поломанный динамик. Откашлявшись, он попробовал еще. - Где моя семья? Все только плечами развели. Виктор Панеев был довольно известным писателем. А точнее – модным, его модно было читать, а потом обсуждать. Или даже ругать. Критики его вообще громили беспощадно. За непонятность сюжетов. За «неблагопристойный моральный облик героев» его произведений. Но самое главное – его книги были непатриотичны, а это не нравилось Господину Президенту... Пожалуй, да, «Похождения Секретного Прапорщика» в старые времена бы запретили, но сейчас свободу слова никто еще не отменял. И так печатается куча всякого мусора, ну и пусть печатается. Свобода слова, мать ее... Так или иначе, книги продавались неплохо, хотя могли бы еще лучше. Но на содержание уютного коттеджа в пригороде хватает. В нем то они и жили - Виктор, жена Диана и дочка Ирма. Жили счастливо, пока в три по полуночи не зазвонил телефон – пронзительно, брюзгливо и настороженно. Диана что-то сонно промямлила, переворачиваясь на бок, Виктор вскочил и сразу пошел в гостиную, к аппарату. Последние несколько дней он ждал этого звонка, даже стал немного нервозным – потому что не знал, когда он раздастся, а главное – как на него реагировать. Несколько раз он обещал себе, что пошлет их к черту с этими дурацкими шуточками, но сомнения одолевали его все сильней. По телевизору уже месяц твердят про патриотизм, натянутую международную обстановку, крутят марши, а значит... да ничего не значит. Все это, господа, философия. Лучше возьми ты эту чертову трубку, трусливый осел, и скажи все, что думаешь по этому поводу. - Алле. - Это компания «Харон». Панеев? - Кто ж еще. Послушайте, это не смешно... - А это и не шутка. Заткнитесь и слушайте, если хотите жить. До удара – три часа. Так что немедленно собирайтесь, берите жену, ребенка и езжайте в город. На углу бульвара Защитников и улицы Линейной стоит телефон автомат. Звоните оттуда по номеру 2-56-35, получите дальнейшие указания. Номер заполнили? - Пошел к черту. Передай Джонни, что я за такие розыгрыши с него шкуру спущу! - Как пожелаете. До встречи в аду, уж извините за банальность. Виктор кинул трубку на рычаг. Даже не кинул – а шмякнул. Телефон сдавленно звякнул в ответ: «За что так, я ж не виноват». Знаю, что не виноват, уж извини, братец. Никто в этой жизни ни в чем не виноват. Только больно уж властным тоном они людей разыгрывают, больно серьезно все, тут уж у кого угодно нервы зашалят. Спать уже не хотелось. Ящик что ли посмотреть? Какой-нибудь ночной выпуск новостей. Господин Президент катается на комбайне, осматривая поля и угодья нашей Державы. (Хотя в последнее время он больше броневички любит). Господин Президент ведет переговоры. Господин Президент делает втык министрам. Господин Президент... А вот ничего подобного, Лебединое озеро показывают! Ах, это канал «Культурная Держава». Не удивительно. А на центральных кнопках – Лебединое озеро? Черт, юбилей Чайковского что ли? И здесь, и здесь... Вот это уже удивительно. Вся надежда на спортивный канал... О-го-го! Балет – это ведь даже не фигурное катание! Все страннее и страннее... Бред какой. Виктор щелкал по каналам, стремясь найти хоть что-то, кроме Лебединого Озера, и сквозь зубы матерился. Сзади прошелестели шаги Дианы. - Зря стараешься, - вполголоса произнесла она, присаживаясь рядом, - Еще с вечера по всем каналам один балет. С ума они там посходили. И что за базар среди ночи. Ирму мог разбудить... - Стой. То есть как? С вечера – одно лебединое озеро? - Ну да... а что? Пауза. Судорожные мысли разбегаются. Что сказать? Что делать? Что все это значит? Может совпадение? Нет, решено. Жребий брошен. - Одевайся. - Что? - Мы уезжаем. По дороге объясню. «И вот тут то я и решил, что никакой это не розыгрыш. Надо валить». Виктор замолчал, как будто вспоминая, что было дальше. Он тяжело вздохнул и положил щеку на ладонь. - А дальше? - А что дальше... Беру девочек в охапку... Диана решила, что у меня совсем крыша съехала. Еле уговорил. А Ирма только в машине уже проснулась. Плакала. Мама, папа, куда мы едем... Несколько пар жадных взглядов пожирало Виктора. Вот глаза синие, незамутненные интеллектом и грехом – какая-то безголосая певичка с мужским именем (Фредерика вроде), вот – бегающий, стреляющий взгляд журналиста Ойкена, обладателя того самого насмешливого тенора. Это он инициатор недавнего скандала. Вот мутные, свинячьи глазки профессора Кастера. Рядом сидит та визгливая дамочка – оказывается, не просто стерва, а известная в узких кругах тем, что содержит какой-то приют, где детей воспитывают в лучших традициях Нового христианского движения. Промывают мозги. Она не смотрит. Она гордо направила свои хищные буркалы куда-то в район потолка, выражая тем самым презрение к окружающим ее развратникам, хамам и маньякам, которые Писания даже в руки не брали... Какой-то хрен с горы. Ведущий ток-шоу, из разряда «тема нашей сегодняшней передачи – моя дочь увела у меня мужа», или «мои соседи – свидетели Иеговы»... Модельер. Вот этот уж точно гей, а не банальный педераст. Певец – кумир малолеток. Господин Оукфилл – богач, меценат, благотворитель. Любитель мальчиков, (нет-нет, он просто помогает бедным сироткам...) и высокого искусства, обладатель многомиллионного состояния, приятного баритона и нескольких десятков фунтов лишнего веса. В арьергарде еще пяток-другой людей более-менее известных. Элита... Цвет нации... Лучшие из лучших. Есть даже пара спортсменов, музыкант и художник-постмодерноимпрессиосимволист. Чудесно. Круче не бывает. И все желают услышать продолжение рассказа, чтобы насладиться историей ЧУЖОГО страдания, ЧУЖОЙ потери. Иначе никак не забыть про СВОЕ горе. Виктор немного успокоился. Заставил себя успокоится. В конце концов, они почти все отлично понимали, что у него случилось, и тоже прошли через это. Они как могли его утешили, посочувствовали и показали табличку над лифтом: «Ячейка № 13». Может и в правду Диана с Ирмой сейчас в другой Ячейке. Или нет. Диана так и стоит там у этого страшного дома, одной рукой держит Ирму за руку, а в другой – судорожно сжимает пистолет, из которого даже стрелять не умеет. Или вообще их уже нет в живых – и даже хоронить нечего – потому что наступил рассвет, прикончив ночь. Страшную, глупую, гадкую, холодную ночь. Страшная ночь, глупая и нелепая, полная страха и немой надежды. Причина страху Никто, и звать ее Никак. Нелепо все. Так хочется, приехав на место, встретить там Джонни, с его шакально-ехидным оскалом, ржущего и даже ухахатывающегося... И врезать ему в его наглую рыжую морду, хотя нет, сначала обнять, а потом врезать. Да так, чтоб всю эту дурь из него выбить, вместе с его лошадиными зубами... Только сначала надо доехать. Дорога стала абсолютно незнакомой. Казалось, каждый день катаешь по ней из дома в город, из города домой, одни и те же повороты, перекрестки, дома... А теперь вот совсем незнакома, и не помнишь уже от страха где надо скорость скинуть, чтоб не вылететь в кювет, а где яму объехать. Страшная дорога. Да к тому же мокрая. Виктор вцепился в баранку так, что руки совсем онемели, приклеились к приятной на ощупь пластмассе руля. Он летел, чуть ли не под сто миль в час, в нарушении всех правил и вопреки здравому смыслу. Страху вопреки. Но скинуть скорость было еще страшнее. Фары выхватывали из тьмы то дома, то деревья, то столбы, то клочья белесого тумана. Взгляд еле разбирал, что к чему в этом дьявольском слайд-шоу. Двигатель «Фигаро» ревел с надрывом, заглушая всхлипы Ирмы, а подвеска жалобно взвизгивала всякий раз, когда они влетали в яму. Один раз Виктор даже чуть не выпустил руль... Да, «Фигаро» – хорошая спортивная машина, но не для таких дорог. И не для семейного человека. Диана, с Ирмой на руках еле умещалась справа, на пассажирском сиденье. Давно бы уж пора было купить нормальный, просторный, безопасный автомобиль, в котором можно будет отвозить Ирму в школу, когда подрастет, ездить в гипермаркет за покупками или с соседской семьей на пикник... Привык из себя строить холостяка не в себе. Супермен чертов. Агент 007. Впрочем, сейчас это уже не важно. Сейчас нужна скорость. Быстрее, еще быстрее. И еще... Черт! Тормоза истошно взвыли. Виктора кинуло на руль – забыл пристегнуться. В последний момент он успел увести машину в сторону, пролетев всего лишь в метре от этого чудика... «Плохой Виктор охотник, однако». Метров пятьдесят машина катилась по инерции, затем он немного успокоился, унял дрожь в руках и снова нажал на газ, оставив далеко позади силуэт сумасброда, который бежал следом и махал руками. Вспомнил об Ирме с Дианой: две пары любимых глаз смотрели на него со страхом, с ужасом первобытным... Не дай Бог, чтобы близкие на тебя так смотрели. Не зашиблись? Нет? Ну и хорошо. Главное успеть. Потом мысли снова вернулись к тому человеку. Все понимаю, метро не ходют, на такси денег нет, пропил, или в бильярд продулся... Но под машину то зачем лезть – с диким лицом (ни черта ты его лицо не разглядел, больная фантазия, вот и все) и растопыренными руками. Может, ему нужна была помощь. Поди теперь, разберись. Нам бы кто помог. У нас тоже проблемы. У нас своя жизнь, у тебя своя. А вот надолго ли она, жизнь? А жизнь в Ячейке между тем налаживалась. Никакого Удара не было еще. Так говорили вновь прибывшие. Всех их спускали в том же лифте. Все были без сознания. Усыплены хлороформом или еще какой дрянью, когда приходили в назначенное место. Или просто засыпали в своих постелях, а просыпались – здесь. Надирались до беспамятства – с тем же результатом. Все люди видные. Все рассказывали свою историю. Их по-прежнему жадно выслушивали, сочувствовали, знакомили с бытом ячейки... но былой интерес стал пропадать. Голова Панеева потихоньку заживала, душа тоже. Мысли и чувства приходили в порядок. Стало скучно. Время коротал в философских беседах с Ойкеном, (умный малый оказался), либо в разговорах ни о чем с Фредерикой. Красивая бабенка, думал Виктор, но пустая... Впрочем, иначе быть не могло. Остальные развлекались в основном скандалами. Столько сильных личностей – и все в этой чертовой Ячейке, где нет ни телевизора, ни книг, ни даже окон... Пауки в банке. Склоки случались из-за любого пустяка, вспыхивали внезапно, длились с полчаса, и за эти полчаса уши закладывало у всех... Дико, очень дико. А на третий день прибыл известный политик-скандалист Рудольфо Живчек, и тут такой бедлам начался... - Это все происки неонацистов, - разоблачал Живчек, - этих уродов, психов безмозглых... - То-то я смотрю на ваших митингах в основном бритоголовенькие такие субчики охраной... - А вы вообще молчите! Вы шарлатан, а не профессор! Вы – недобитый экстремист-пацифист... - Да как вы смеете, - орал Кастер, красный, надутый, - я ученый с мировым именем, а вы – клоун от политики, арлекин... - Да я... да я, - Живчек сделал паузу, успокоил одышку, и продолжил брызгать слюной... Виктор сидел в углу «кают-компании», так они прозвали большой зал с серыми стенами (впрочем, здесь все стены были серые), где обычно обедали или собирались вместе – поразмышлять коллективно на тему «а что, собственно говоря, происходит», или – вот как сейчас – поорать или послушать, как орут. Можно было бы сидеть в своей комнате, но хотелось хоть какого-то общества, пусть даже такого. Все сидели за столом и с интересом наблюдали за происходящим. Ойкен, Фредерика, лыжник Ершиц, критик Эккельман (тварь!) и прочие. Стояли и орали Живчек и Кастер, к ним потихоньку присоединился господин Оукфилл, а следом – генерал Вархарт (как всегда обозвал всех гнидами тыловыми). Для полноты картины не хватало только мадам Клавдии, она же Сука-Клава. Уж она бы сейчас прочитала им лекцию о христианской морали и благопристойности. Но вот что-то было явно лишним. Точнее кто-то. Какой-то человек сидит у двери на корточках и лукавыми глазами наблюдает за происходящим. Или даже исследует. Нет, такого точно не доставляли, это точно. Слишком уж приметное лицо. Со шрамом. Человек со шрамом понял, что его заметили, глянул на Виктора, даже подмигнул, поднялся и вышел вон из «кают-компании». Виктор кинулся за ним. Ага, хозяева объявились, думал он. Вспомнил, как обсуждали с Ойкеном этот вопрос. -Виктор, ну почему же сразу – хозяева, - сказал тогда Ойкен, - Откуда эта рабская привычка искать себе хозяина? - Ну не себе. Это же хозяева Ячейки. А мы тут живем, жрем пищу, которую они нам спускают и вообще... - То есть ты хочешь сказать мы полностью в их власти? - А что, нет? Знаешь, я бы очень хотел поговорить с кем-нибудь из хозяев. Ух, я б ему... Возможность аудиенции представилась, хоть и призрачная. Пройдя пару шагов по коридору, человек со шрамом бросился бежать. Виктор двинул за ним. Вдогонку неслись крики Кастера о его заслугах перед державой и о панацее от «серой лихорадки». «Куда ж ты бежишь? Небось, к лифту? Не пугайся, я всего то хочу узнать, куда вы, твари, дели мою Дианку... И мою Ирмочку... Мимо лифта? А куда тогда?» Они пробежали по длинному коридору, в котором располагались жилые комнаты, потом мимо склада, мимо мастерской никому не нужной... «Ага, в сортир забежал! Значит, будем мочить в сортире! Теперь не уйдешь!» Виктора уже охватил приступ боевого азарта, который случался с ним в последний раз года три назад – хотя была это самая обычная кабацкая драка. А впервые это произошло с ним в молодости – во время участия в той позорной «операции по наведению конституционного порядка», но тогда он еще не знал, что операция позорная, бесчестная и антигуманная. Он был тогда еще сопляк – с запудренными мозгами и готовый умереть за державу. И многие умерли. А он остался жив и невредим, и даже какую-то побрякушку ему на грудь повесили. Позднее он вспоминал, что когда начался бой за высоту 2340, что-то внутри перемкнуло. Он почувствовал себя бессмертным. И он готов был УБИВАТЬ. Ярость берсерка, не иначе. Виктор вбежал в туалет. Обычный такой привокзальный общественный сортир, даже плитка местами битая. Только здесь почти не воняет, и находится он черт знает где. Пусто. В кабинке спрятался, гад. Преследователь, ведомый одной лишь интуицией, прошел к третьей слева двери. Ну, держись! Хук слева, прямой в челюсть. Виктор с надсадным воплем рванул хлипкую дверку на себя... В «кают-компании» между тем, ухода Панеева не заметили. Профессор Кастер разорялся: «Между прочим, я попал сюда за свои заслуги перед державой! Я почти изобрел панацею от «серой лихорадки». Вы, Живчек, и вы, Оукфилл, здесь за деньги. А певичка эта, - Фредерика испуганно вздрогнула, - как и на эстраду, попала сюда через постель». Остатки былой презентабельности слетели с профессора, он даже стал, против обыкновения, менее разборчив в выражения. - С кем вам пришлось переспать, фройлян Фредерика, - не обращая ни на кого внимания, заливался Кастер, - колитесь, с кем? - Действительно, с кем? – поддакнул критик Эккельман. - Может с мистером Оукфиллом? – продолжал разоблачение медицинское светило, - Ах, нет, он же больше по мальчикам... Тут его перст указующий уперся в молодого певца-кумира малолеток. - Наверное, он в вашем вкусе, мистер Оукфилл. Как я смею? А как ВЫ смеете? Ну-с, певун, рассказывайте, кому задницу подставили? А? - Да никому я... Да отстаньте вы от меня, - лепетал бедный мальчик. Критик Эккельман с характерным оканьем произнес: «БАТЬКО, Я ПИДОРАС!» Никто не обратил внимания на его шутку. Всем вдруг стало очень интересно – а действительно, кому же подставил попу молодежный певец? И тут раздался крик. Женский. Как будто ее убивают. Или насилуют. Или насилуют и убивают одновременно. О несчастном певце все мигом забыли. Кинулись в коридор. Крик продолжался, приобретая между тем некую членораздельность. Из комнат выскакивали люди и присоединялись к встревоженной процессии. Затем все встали как вкопанные. Из-за угла коридора показалась спина писателя Панеева. Он пятился и отбивался от Суки-Клавы. Она медленно, но упорно двигалась на него, пытаясь нанести ему увечья острым каблуком левой туфли, которую она сжимала в руке. Длинная юбка ее была задрана почти до пояса, а обоссаные от неожиданности колготки были спущены до колен, чем очень мешали ее продвижению вперед. «Да как вы смеете вламываться в туалет к женщине. Вы! Развратник! Извращенец! Вуайерист!» И дальше, в том же духе – про христианскую мораль, благопристойность бла-бла-бла и тра-та-та. Что самое поразительное, даже для этой нелепой ситуации у нее нашлось несколько цитат из Писания... Виктора спас гудок Кормушки. Обед. Стихийный митинг понемногу рассосался. К Кормушке! К жратве! Стадо голодных свиней. Лишь добрая христианка мадам Клавдия гордо заявила, что не желает трапезничать в компании развратников, хамов и маньяков, после чего оправилась, надела туфлю и, напоследок окатив Виктора ледяной волной презрения, ушла с высоко поднятой головой – стирать колготки. А он прислонился к стене, чтобы перевести дух. Что же это было? Галлюцинация, морок? Или реальность? А если реальность – то куда делась эта чертова морда со шрамом. Вряд ли в соседнюю кабинку – НЮХ в такие минуты никогда не подводит. Его там уже не было. Может, потайная дверь? Надо будет проверить там стены. Но это потом. Сейчас – жрать! И рассказывать об этом никому не стоит. В кают-компании все уже обедали, изредка переговариваясь на нейтральные темы. Критик Эккельман приветствовал Виктора: «Я, конечно, все понимаю – истосковались по женской ласке и теплу, но не до такой же степени...» Дать бы ему в рыло. Нет, Виктору было плевать на эту дурацкую подколку. Просто за те рецензии в «Литературном Журнале» Эккельману хотелось «начистить ряшку» уже лет пять. Он частенько представлял, как подходит к этому книжному червю, хлипкому, тщедушному, напуганному, и вешает ему слева, а потом – прямой в челюсть, как всегда, а если этого не хватит – за чуб и об колено. Оказалось, что все эти пять лет он хотел дать в морду не тому человеку. Виктор открыл дверцу Кормушки и извлек оттуда поднос со своим рационом. Сел напротив Эккельмана. Вот он, какой, литературный критик – огромный, на полторы головы выше, хотя сидя не заметно, и шире в два раза. Еще и бритый - за чуб не ухватить. «Не так я себе литературного критика представлял»... Критик между тем беседовал с Ойкеном. - Ну, вот ты утверждаешь, что не было никакого Удара, войны, ни ядерной, ни химической, и не будет. Просто эти, так называемые Хозяева решили разом избавить от нас мир. Но зачем так изгаляться. Есть более простые способы. «Собрать бы всех развратников в мешок, да в море»... Зачем нас здесь держать, кормить, - тут он показал сначала на свой поднос, а потом в сторону Кормушки, - не проще ли в море нас? - Может, они за гуманизм... - Тебя послушать, так они и вовсе инопланетяне. Прогрессоры. Или сверхлюди... - Не знаю. Может, они решили сначала понаблюдать. Исправимся или нет. А там, глядишь и кормить перестанут. - Не беда. Вот спросите у Виктора. - Не понял? - Да что тут не понятного? Это же у вас, Виктор, в романе люди дерьмо жрут? Черт, откуда он знает? - Ну что вы на меня смотрите, как на привидение? Мне на следующее утро после беседы с вами звонил Господин Редактор... В полном восторге. Так хвалил... Ах, звонил? Хвалил? Да... Такого идиота еще надо поискать. Непонятно, как он втискивает свою тушу в это уродливое вращающееся кресло, но ведь как-то у него получается? Виктор сидел напротив, целиком утонув в мягком кресле для посетителей, их разделял гигантский стол заваленный в беспорядке бумагами. В кабинете царил приятный полумрак, горела лампа с зеленым абажуром, за окном лил дождь. Черт, когда же этот идиот-редактор закончит? Диана уже наверное заждалась, а маленькая и вовсе спит (он не знал, что Диана уже легла спать от скуки – по телевизору шел сплошной балет, а книг читать не хотелось, устала). Одиннадцать вечера уже, а сидим с восьми. Охота ему ночью работать? Или он здесь ночует? Господин Редактор продолжал. - И еще вот, у вас в десятой главе сцена, где главный герой занимается любовью сразу с двумя женщинами... Виктор изъявил готовность сцену выкинуть, тем более что вставлена она была больше от скуки и никакой смысловой нагрузки не несет. - Выкидывать? Зачем выкидывать? Хорошая сцена. Только, знаете ли, вы как-то все в самом начале обрываете на самом интересном месте, хотелось бы поподробнее. А главное – почему две? - Знаете ли, всегда сам мечтал, - устало пошутил Виктор. - Я не в этом смысле. Почему не три? Виктор насторожился. - Вы же понимаете, сейчас такое время... Читатель всегда требует чего-нибудь эдакого, а сексом втроем уже никого не удивишь. Если не чем удивить – так и покупать не будут. Это отрицательно скажется на прибыли издательства. Вы понимаете? Виктор понимает. Безусловно, это очень важно, Господин Редактор. А не желает ли Господин Редактор, чтобы женщин было четыре? А еще лучше - четыре женщины, и один гомик. Это будет чудесно – главный герой имеет четырех женщин подряд, и еще одного гомика. И не желает ли Господин Редактор, чтобы в сцене присутствовали элементы садо-мазо? Плетки, цепи, наручники, маски, кожаные стринги... А в довершении всего, Господин Редактор, они дружно будут испражнятся, а затем поедать собственное дерьмо! Да, будут жрать дерьмо! Это обязательно привлечет читателя! Господин Редактор будет доволен. А если перенести действие куда-нибудь на конюшню... Короче, Виктора понесло. Распаляясь, он уже стал плавно переходить от сарказма к оскорблениям, но тут Господин Редактор его осадил на полном скаку – как та баба того самого коня. - Превосходно, - сказал он, довольно улыбаясь, - читателю это понравится. Значит, сделаем пометочку, - он достал из-за уха огрызок карандаша, - это мы переписываем. А не лучше ли под оргию с поеданием... гм... какашек отвести отдельную главу? Как вы на это посмотрите? Осилите главу? Он и дальше продолжал в том же духе, серьезно и по-деловому. Виктор его не слушал – он был в ступоре. Всякие ослы рождаются под луной, но чтоб такие... Боязно было даже спросить, а не идиот ли вы, Господин Редактор? Не ответит ли он на полном серьезе: «Да, медицинская комиссия признала меня совершенным идиотом, и с тех пор я работаю здесь...» Ойкен ржал, Эккельман тоже... - Да уж, действительно идиот. Кстати, Виктор, ты же нормальный мужик. Надеюсь, ты не обижаешься за те статьи в «литературке»? Сам понимаешь, госзаказ. - Я понимаю... Хотя какое-то время хотел дать тебе в морду. А потом увидел воочию и передумал. Эккельман расправил и без того широкие плечи, мол, еще б не передумал... - Да нет, просто глаза у тебя красивые! Смех. Дружеские отношения налаживались. Беседа уже шла в комнате Виктора. - А все-таки, если вернуться к нашей теме – почему мы все здесь? - Хороший вопрос. У кого-то хватило денег. А кто-то может и через постель, как профессор заметил. - Да это понятно, я не о том, - перебил Эккельман. - Погоди. Это тоже интересно – за что? Вот мне место досталось за статью. О происках врага, о героическом труде Господина Президента во имя мира во всем мире, о патриотизме эт сетера. Говорят, мол, вот это хорошо, это вам не личную жизнь знаменитостей перетирать, нам такие люди нужны. - А мне за рецензию. Разгромную. Что интересно – внутреннюю. И сказали почти так же – такие люди нам нужны. А ты, Виктор? - За копрофагию. - В переносном смысле, надеюсь? - Надейся... - А конкретней? За что, все-таки? - Да вот именно, что не за что. Не поверил, послал всех к черту. - Мы тоже не поверили сначала. А потом все равно приехали. Испугались. Забздели. - Не то слово – забздели. Обосрались. Просто обосрались. Поэтому повелись и приехали. Кидалово все это. Не будет никакой войны. - А вот Вархарт, наш славный генерал, все говорил, что война будет. Только по плану в следующий месяц, а не в этот. - Вархарт – маразматик. И вояка. Вояка-маразматик. Этим фруктам все б на войну, да нет войны... И тут долбануло. Наконец, все оправились от шока и собрались в кают-компании. Поставили на места опрокинутую мебель, уселись кружком... Никто ничего не говорил. Только Фредерика промямлила что-то вроде: «может землетрясение?» Было тошно. Одно дело думать – это какой-то розыгрыш, или похищение с целью получения выкупа или жестокий эксперимент, или вообще теле-шоу. (Как вам такой анонс: «Только на нашем канале! Двадцать людей заперты в тесном бункере! Когда они перегрызут друг другу глотки? Смотри в девять вечера!») Совсем другое дело – узнать, что вам действительно отвели здесь место за какие-то абстрактные заслуги перед державой, а наверху умирают – уже умерли – люди. Развеяны в пыль, сметены, сожжены атомным пламенем... А мы здесь, нас хорошо кормят, нам здесь вообще хорошо, только ссоримся часто, ну ничего: стерпимся, слюбимся... Мужчины молчали, женская половина плакала. Кроме Суки-Клавы, конечно. Первым заговорил профессор Кастер. Даже не заговорил. Взял слово. Слово его было о том, что мы теперь окончательно убедились, что случилось самое страшное, чего можно было ожидать. И не будем сейчас говорить о том, что происходит наверху. У многих из нас наверху остались близкие, друзья, родственники. Всех их спасти было невозможно. Давайте лучше посмотрим, что мы имеем. Мы имеем двадцать человек. Десять мужчин в возрасте от 20 до пятидесяти. Десять женщин, разного возраста, но все еще со способностями к репродукции. Неслучайно мы все оказались вместе. Мы – так называемая элита. Цвет нашей нации. Самые сильные. Самые талантливые. Самые предприимчивые. Самые упертые. Самые... Виктор присвистнул: это ж как получается? Каждой твари по паре? А потом, в мешок, да в море! Плодитесь, блин, и разлагайтесь. Хреновая мы элита. Скандальный политик. Скандальный журналист. Спортсмены – ох, какие спортсмены. Спившийся футболист. Теннисистка – порнозвезда. Лыжник. На фига нам лыжник, когда снег уже три года не выпадает? Художник этот, как его там? Арнольд Никитос. Зеленый весь. Ломает его. Неделю без ширева. И так далее, и тому подобное. В довершении всего – писатель, толк от которого, как выяснилось, есть лишь при двух условиях: герои жрут дерьмо, а книги продаются... Элита. Цвет нации. Закончилось вдохновенное выступление профессора как всегда скандалом. Когда Сука-Клава наконец догадалась к чему тот клонит. «Не буду я нацию возрождать с этими маньяками, хамами и развратниками! У меня, может, еще муж жив! А я добрая христианка! Верность мужу блюла, блюду и блють буду!» - Грамотней говорить не блють, а БЛЯТЬ, - патетически заметил Эккельман. - Да пусть бы и блять, значит блять буду... - Вот вы и развеяли наши сомнения. - Что? - Не важно... После Удара Виктор понял, что он здесь надолго, и завел дневник. «...однако скандалим уже все меньше и меньше. Теперь больше спорим, так сказать, по существу. Ойкен по-прежнему утверждает, что нас сюда запихнули не просто, чтоб спасти, а чтобы перевоспитать. В чем же это выражается? Как нас перевоспитывают? Мямлит что-то, еще, говорит, не понял. Разве что пауки в банке еще не сожрали друг друга, а это, согласитесь, прогресс. Кастер, наш профессор медицины и биохимии требует провести эксперимент... Все б ему эксперименты ставить. Видимо, жаждет реванша, после бесславного провала его затеи с возрождением человечества столь малыми силами. Какой эксперимент? Над кем? Эксперимент над экспериментаторами? Я, забавы ради, предположил, что мы все на самом деле умерли и находимся в аду. Или, скорее, в чистилище. А что, хорошее чистилище – серые стены, неоновые лампы, кормежка по расписанию. Комнатки отдельные, но тесные. Мебель, опять же... За то, что сидишь на таких стульях – все грехи разом должны прощать. И так далее, и тому подобное. На Фредерику это произвело неизгладимое впечатление. Бедная девочка, я же не хотел ее так пугать. Сука-Клава обозвала богохульником... ... Живчек увидел, что я тащу со склада пачку бумаги, прикопался – зачем? Ах, дневник писать? Малосознательный вы, говорит, элемент. Эгоистичный. Писали бы уж тогда летопись нашего судного дня, так сказать для потомков. В качестве общественно-полезной нагрузки. Летопись... А что с хронологией делать? По циклу завтрак-обед-ужин-аварийное освещение? ... Вспомнил о человеке со шрамом. Пошел в сортир, простукал все стены, но ничего подозрительного не обнаружил. Никакого тайного хода, никакой секретной двери. Нажимал в беспорядке на все плитки – может, есть кнопка? Без толку... ... Наконец, разобрались со стиркой. Стирает каждый сам себе. Установили график, когда кто имеет право пользоваться прачечной. С душем тоже разобрались. Еще мистер Оукфилл переселился в одну из пяти пустующих комнат. Я, говорит, человек уже преклонного возраста, маюсь простатой, а туалет – в конце коридора. Вот и переехал в комнатку поближе к параше. Там ему и место... ... Кормушке надо придумывать новое название. В промежутке между обедом и ужином – точнее не сказать, часов ни у кого нет – слышим гудок. Странненько. Открываем, и видим, что нам спустили целую кипу книг. Чудненько. Я предложил дать Кормушке новое имя. Например, Грейлстоун. Грааль. Или что-нибудь в этом роде. Не поддержали. Так и оставили Кормушкой. Наверное, правильно. В первую очередь – удовлетворение физических потребностей, во вторую – духовных. Думаем, что же еще спустят. Бабы мечтают о косметике, мужики – о пиве и сигаретах, конечно... «В Ячейке – ни капли спиртного, - сказал мсье Рино, - а им, понимаешь, помаду давай. И наряды». ...А вот на счет одежды – милостей судьбы ждать не стали. Мужиков, конечно, эти белые робы со склада устраивают. Бабы (в том числе и Китаси – он же у нас модельер по ориентации) в дальнем углу нашли несколько тюков ткани, ножницы, нитки, иглы... Скооперировались, короче. Склад большой. Там много всего можно найти. Я, Ойкен и Эккельман пошарили по сусекам, нашли вполне приличные доски и инструмент. Сделаем полку для книг. ... Полка вышла отвратительная. Попробуем еще. ... Все тихо, полное комильфо. Даже Живчек уже не тот. По-прежнему ругает коммунистов-сионистов, глобалистов-интернационалистов и онанистов-рецедивистов, но без былого задора. Может все дело в неразделенных чувствах к Суке-Клаве? Они друг друга достойны... ... Снова тряхнуло. Не так сильно, как тогда, но полка с книгами упала. Думаю, как хорошо, что я так и не взялся за постапокалиптический роман. Было бы очень глупо в итоге оказаться на месте героя собственного произведения. А какая задумка была... Люди выжили в нашем метро после ядерной войны, уже выросло поколение, которое не видело солнечного света, страшная угроза с поверхности, а также герой, который должен с этой угрозой справится... ... но учитывая наше положение, то мы скорее не в самом романе, а в предыстории к нему. Пройдет много-много лет, здесь будут жить - не тужить наши потомки, но в один прекрасный день сломается, допустим... сливной бачок. А без него никак. И тогда мой праправнук (а что, Фредерика вроде ничего, но, похоже, она больше Ойкену благоволит, переживем, еще теннисисточка есть) выйдет на поверхность, чтоб спасти свою Ячейку... Там он переживет множество приключений, опасных стычек с мутантами и живыми мертвецами, узнает, что он Избранный, а потом спасет человечество (точнее то, что от него осталось). Правда, совершенно забудет о Ячейке, так что когда вернется до дому – до хаты, обнаружит, что все сдохли без этого чертова сливного бачка... ... Черт возьми, кто же знал, что даже здесь могут затопить соседи сверху?» Уровень воды доходил сначала до колен, а потом и до пояса, но поток воды с потолка и не думал ослабевать. Такими темпами уже через час вода поднимется выше головы, а там уже остается метра полтора до самого верха. Люди сидели в кают кампании на столах, прижавшись друг к другу как мокрые воробьи. Почти все молчали – наорались уже. Паника прошла, осталось тупое безразличие. Виктор как мог успокаивал Фредерику. Она рыдала у него на плече – замерзшая, беззащитная. «Как котят, как котят...» - твердил, не переставая, Вархарт. Модельера снова прихватило – он стал кричать, что все они умрут, размазывая сопли и слезы по лицу... Вода добралась до столов. Пойти, что ли отлить? В туалет, по старинке. Да, смысла – ноль, вот Оукфилл уже по любому прямо здесь напрудил, но все равно... Хоть какие-то приличия... Виктор отстранил Фредерику, приказал ей не киснуть, а Ойкену - посидеть с бедняжкой. Все мы здесь бедняжки. Кто-то сгорел, кто-то умирает сейчас от лучевой болезни, а вот нас – топят. Как котят. Нет, как крыс. Достойная смерть. Мы ж элита. Мы лучшие. Мы не как все. Нам надо чего-то эдакого... Ну и получили - не как у всех, по-другому. Льется из вентиляции ледяная вода. Я в третьем круге, там, где дождь струится, Проклятый, вечный, грузный, ледяной; Всегда такой же, он все так же длится... Идти уже почти по грудь в воде было тяжело. А не проще ли поплыть. Водичка конечно не шик. Холодная, мутная, грязная... как в восточном порту. Виктор однажды там искупался – вынужден был искупаться. Зато не прирезали. А вот и клозет. Нет, гальюн – по-флотски. Дерьмо плавает... Ну да, стали сначала воду ведрами в унитазы выливать, их сначала почему-то забило, а потом все обратно как поперло... Я наверно здесь и останусь, думал Виктор. Здесь хорошо. Расслабился, справил нужду, и плавай в собственном дерьме и моче... Всего-то ничего осталось. Не хочу умирать вместе с ними. Это будет еще страшнее. Первым сдастся Оукфилл – он самый старый и хилый. Потом – Кастер. Вархарт. Арнольд. Хотя ему наверное все равно. Он уже с месяц без дозы. Сначала был буйный, теперь вялый, как вареная колбаса... Потом очередь дойдет до Фредерики... Да... И все потом там будут плавать под потолком, лениво шевеля мертвыми конечностями от волнения воды. Дохлые рыбки в аквариуме. Дохлые золотые рыбки... В кают-компании все уже успели друг с другом попрощаться... Мадам Клавдия вяло бубнила: «И длился дождь сорок дней и сорок ночей...» Опять Писание. Все кое-как держались на плаву, помогая друг другу. Предстоящая смерть сближает. Внезапно объявился запыхавшийся Виктор. -Быстрей, - кричал он, - Эккельман, Ойкен, Ершиц, Рино, самые здоровее, за мной! - Что, что такое? - Времени нет! Быстро за мной! – сорванным голосом кричал Виктор, пытаясь пересилить рев воды, - Ойкен, плыви в мастерскую, тащи лом. Есть шанс, есть. Остальные – будьте здесь, это может быть опасно. Есть шанс! Есть! Некогда объяснять... Чтобы попасть в туалет, уже надо было подныривать под дверной косяк. -Вот! – кричал Виктор, - вы видите? Вы это видите? Тут водоворот! Здесь люк в полу! Гадом буду, люк... Его внутрь продавливает. - Какой еще люк? - Потайной! Я все простукал, а пол – не догадался... Лицо со шрамом... - Что? Что за шрам? Что простукал! - Заткнитесь. Давайте лом... Виктор оказался прав – то был потайной люк. Судя по всему, он открывался вниз, и давление воды стало его продавливать. Через появившуюся щелку вырывались воздушные пузырьки, а присутствие небольшого водоворота чувствовалось все сильнее. Надо всего лишь попробовать щель расширить. Виктор несколько раз нырнул и, наконец, умудрился загнать лом между крышкой и полом. Вялый свет красных аварийных ламп почти не пробивался сквозь водяную муть, действовать приходилось на ощупь. - Давить в ту сторону! Ныряем и дергаем лом! Раз-два! Под водой несколько пар рук обвились вокруг лома и стали дергать его в нужную сторону... Водоворот усилился... Или только показалось. Лом вошел еще глубже. - Отдышались? Еще раз! Оп... Они снова навалились на рычаг. Еще... Еще... Остались только Панеев и Эккельман. Ну... Еще... И тут лом выскользнул. Виктор, не выныривая попытался вставить его на место... Безуспешно. Они впятером болтались уже почти под самым потолком – рукой дотянуться можно. Все зря... Все пропало... Нет, надо хотя бы попытаться. Виктор нырнул, Ойкен за ним. Ощупали пол. Черт, никакого зазора уже нет... Но что это? Не известно, что произошло. Может, сработала автоматика. Может, они с Ойкеном нажали на нужные плитки в нужном порядке... Так или иначе, участок пола два на два фута стал подниматься! А потом пополз вбок... Медленно, дергано... Из-за воды наверное, или оттого что ломом повредили механизм. Люк открывался не вниз, а вверх и в сторону. Как в микроавтобусе, только микроавтобус надо уложить на левый бок. Стало засасывать. Они вынырнули. «Валим, валим! Смоет нафиг!» Дальше Виктор помнил все очень отрывочно. Вот, они, преодолевая поток воды, выбираются из туалета. Эккельман тащит за волосы... Кричит что-то... «Все! Успокойся!» Ботинок в руке... Чей ботинок? Откуда ботинок? Ботинок Ойкена... Он ходил в кедах на липучках. А потом – аквапарк. Дианка визжит от восторга. Ирма плещется в лягушатнике. Аттракцион «Горная река»... Теплая хлорированная вода несет, несет и мягко плюхает в бассейн. Дианка визжит... Нет. Это было давно и не здесь. Здесь – вода холодная, мутная, вонючая. Здесь нет Дианы с Ирмой. И слава богу. Эккельман тащит за руку, а сам цепляется за какую-то трубу. Нас сейчас смоет, засосет в слив... В детстве маленький Виктор очень любил купаться в ванной. Так любил, что из воды его можно было вытащить лишь одним способом – вынуть затычку из сливного отверстия. Маленький Виктор очень боялся, что его засосет внутрь, поэтому тут же выбирался из ванной сам. Пулей вылетал... Свидание с детскими страхами закончилось. Панеева рвало водой. Его придерживал за плечо Эккельман. Наконец Виктор смог говорить. - Никого больше не смыло? - Нет, только Ойкена... - Ойкен... К горлу подступила горечь. Разговаривать стало невозможно... Потом еще много чего прошло стороной. Как вернулись в кают-компанию. Герои. Но вчетвером. Как Фредерика бросилась на шею. Все такая же мокрая, замерзшая и напуганная. Но живая. А потом плакала об Ойкене. Как сказали, что Оукфилл тоже погиб. То ли сердце не выдержало, то ли захлебнулся. Как завернули его тело в белую простыню, и за не имением лучшего места, оставили его труп на складе. Как делились впечатлениями... Как отходили от шока... Хлюпая по остаткам луж, Эккельман с Панеевым приблизились к люку. Ну что, надо разведывать. Вода вся туда ушла, а значит там места много. - Полезли? - Полезли. Ты первый. - Только после вас! - Ох, вы так любезны... Право слово, не стоит. - Да что вы! Проходите первым! - Ой, спасибо! - Да не за что! - Да не выеживайся! - Да пошел ты... А шутить, однако, уже можем... Ко всему подлец-человек привыкает... А главное – быстро. Эккельман полез первым. Через минуту из колодца послышался его крик: «Все!» - Ну как там? - Нет никого... «Никого, никого...» - подтвердило эхо. Виктор крикнул, что сейчас спустится, и нехотя полез в люк. Лестница скользкая, люк квадратный, туннель (колодец, шахта, зови как хочешь) – тоже квадратный. Виктор, с головой спустившись в люк внимательно осмотрел его механизм – как бы не захлопнулся? Да нет, вряд ли – вон как мы эти рейки ломом погнули... Сила есть – ума не надо. Еще удивительно, что вообще открылся. Зато понятно, как человек со шрамом улизнул... А, черт! -Что такое? – встревожено гаркнул Эккельман. - Да ничего. Вода за шиворот полилась. Хорошо хоть основной поток из вентиляции иссяк. И даже воздух снова пошел. Если б туннель не открыли, как раз бы хватило, чтобы нас утопить... Виктор, наконец, спустился. - А глубоко. Метров двадцать. Ойкена не нашел? - Неа. Сейчас поищем. Я тут уже немного осмотрелся. Кажется, здесь жил наш обслуживающий персонал... Они пошли по пустым коридорам и комнатам. Техника какая-то, вся испорчена водой. А вот – лифт. - Гадом буду – мы все на этом лифте прибыли, - присвистнув сказал Эккельман, - Нас оказывается не спускали с поверхности, а поднимали отсюда... И по-любому где-то Кормушка должна быть. Они, значит, еду готовили, в лифт – и к нам. - Два вопроса. Как они попадали сюда, еще что ли лифт сверху?.. И почему я этого персонала не вижу. - То есть? - Трупы должны были остаться... - Да кинули они нас, как ты не понял... - А если кинули, почему жизнеобеспечение работает? - Хрен его знает. Автоматика. Неонка внутри. А потом нашли туннель. С рельсами. Стало понятно, как сюда попадал «персонал», еда, вещи и будущие жители Ячейки. И стало понятно, куда ушла вода. А потом на рельсах нашли Ойкена, точнее то, что от него осталось... - Как его беднягу проволокло аж до сюда. – Эккельман слегка позеленел, но держался молодцом... Через некоторое время они двинулись обратно. Надо было придумать, как унести оттуда Ойкена, но для начала решить, стоит ли вообще его трогать. Попутно они по новой осматривали странные механизмы с погасшими лампами, раскиданную в беспорядке мебель... Да, обслуживающего персонала здесь видимо жило не меньше, чем обслуживаемых... Не дойдя до шахты метров пять, Эккельман сделал интересную находку. С пола он поднял мятую, размокшую фотографию. - Интересно... А не твой ли это человек со шрамом, Виктуар? - Ну-ка! Виктор всмотрелся: на выцветшем от воды фото была типичная семейная фотография. Муж, жена, дочка – ровесница Ирмы... А у женщины такая же улыбка как у Дианы... Тьфу ты черт! Ну как на этом огрызке бумаги можно различить – такая или не такая! Умерьте свое воображение, господин писатель! - Ты чего? - А? Да, это он... Просто задумался. - Он. Значит, тогда тебе не привиделось... Не от недостатка женской ласки ты в кабинку к Суке вломился... Его речь прервал жуткий вой... Вой ворвался в их сознание ледяным вихрем. Вой. Не человечий, не звериный... Какой-то потусторонний. И он приближался, нарастал, покрывал кожу испариной и царапал когтями по натянутым нервам... Через несколько бесконечных секунд он перешел в какой-то визг, почти ультразвуковой, потом в скрип – будто когтями по стеклу. Виктора передернуло. Вновь стало тихо – настолько, что стала слышна капель в шахте и биение собственного сердца. И снова звук – на этот раз какое-то шипение, будто целый клубок гигантских змей его издавал. Эккельмана осенило: «Да это ж поезд, ядрена-макарона!» Они бросились обратно к туннелю, к рельсам, а на встречу, уже из-за угла коридора выскочили люди в черных облегающих костюмах и масках... Двигались они мягко, бесшумно скользя по полу. Из оружия у них были только огромные десантные ножи, закрепленные в ножнах на поясе. Виктор не стал думать, почему захватчики просто не прирезали их, а попытались скрутить. Его снова охватил тот самый боевой азарт... Хук слева, прямой в челюсть... Эккельман бьет сразу двух, причем друг об друга. Хватаем за руку и за плечо, красивое па... Как в балете. Вот так – балдой об железную трубу, что проходит вдоль стены... Точно так же Виктор случайно, в танце хватил головой об барную стойку какую то портовую девку, в портовом, опять же, кабаке. Было это пятнадцать лет назад, тогда еще в моду вдруг вошел пасадобль. А почему бы нет? Почему бы ни станцевать, мадам? Не смотрите, что я пьян, вы не лучше, а талант – не пропьешь! Чувствуете ритм? А теперь за ручку держимся и крутимся вокруг меня... Оп! Перекрутил! И вот она вписалось головой в бар, задела кого-то, а потом драка... Да, драка! Вот еще один в маске! За чуб и об колено! На фига мне твоя маска? Я тебя за волосы хотел схватить, а не маску сорвать... Так они и застыли – Виктор, мокрый, с разбитым носом, с черной тряпкой в руке, и этот лопоухий бритый сопляк... Наверно, тоже готов умереть за державу, как когда-то давно будущий писатель Панеев. Виктор с противником все еще были в этом странном ступоре, как сзади послышался тяжелый топот от армейских сапог. Кто-то зычно гаркнул: «Отставить мордобой!» Голос был властный, привыкший командовать, но было поздно: Виктора сзади огрели прикладом по затылку и он стал погружаться в небытие, полное кошмарных, вязких, темных снов... И снился Виктору сон, что приехал он со своей семьей на пересечение бульвара Защитников и улицы Линейной, к телефонной будке... Будка была старая, облупленная, с выбитыми стеклами, хорошо хоть сам телефон цел. Виктор никогда не жаловался на плохую память, но одну цифру номера вспомнить не мог, помнил только пять... А потом засмеялся – их же и было пять. 2-56-35. Странно, правда? Пятизначный телефонный номер. На то он и сон, чтоб все было странно. Ответил все тот же голос. - Вы на месте? - Да. - Отлично. Справа от себя вы можете увидеть многоэтажку, а к ней впритык – недостроенный дом. С торца дома – вход в подвал. Ждем вас там. - Погодите... Гудки. Что ж. Придется идти – спускаться в подвал этого мертворожденного брата близнеца вон того красивого, высокого здания. Девочки все еще ничего не понимают, да Виктор ничего и не объяснял. Диана одной рукой держит сумку, второй обнимает за плечо Ирму. Та дрожит от холода и страха, прижимается к маминым ногам. На улице тихо и темно. Где-то там дальше вяло мерцают фонари, но здесь их нет. Да уж, ну и логово они себе выбрали. Недостроенное здание нависает над головой своими пятью этажами. Окна пусты и слепы, как глазницы истлевшего мертвеца. Из них сочится мрак... Из них на тебя смотрит предчувствие беды... Вход в подвал раззявил свою жадную пасть. Ну же, говорит он, я хочу кушать... Иди сюда, не бойся – я буду жевать тебя аккуратно! Ну не тащить же их сразу туда? Черт, но и на улице их оставлять нельзя... Виктор утихомирил зашедшееся в испуганном галопе сердце и выбрал меньшее из зол. - Вот, держи, - сказал он Диане и достал из внутреннего кармана куртки парабеллум. Будь хорошей девочкой, Ирма. Папа сейчас вернется, не бойся. А ты – стреляй без предупреждения, если к вам подойдет хоть кто-то, кроме меня. Я тебя люблю. И тебя, доченька... Склизкие каменные ступеньки... Во сне они почему то не кончались, а шли все глубже и глубже, в какое-то мрачное подземелье, а может и в сам Ад... Тьма вокруг, а перед глазами лишь неверный огонек зажигалки. Правая рука сжимает ржавую арматурину. Этот кусок железа мокр и отвратителен на ощупь, зато приятно холодит ладонь и немного придает уверенности. Внезапно раздался сочный всхлип - нога наступила на что-то особенно скользкое, особенно гадкое, Виктор оступился, потерял равновесие и полетел вниз по лестнице, окутанный мраком и зловонием подвала. Глубже, глубже... Казалось, этот полет в преисподнюю будет бесконечен, как вдруг все оборвалось ослепительной вспышкой перед глазами и взрывом боли, который захлестнул все сознание Виктора, а затем вытеснил его из собственной головы, ничего не оставив ему, кроме как лететь дальше во мрак, отдельно от тела... «Дерьмо собачье!» - только и успел подумать Виктор. Ну почему же собачье? Вполне человеческое дерьмо, господин писатель... Голова звенела. Кто-то тряс Виктора за плечо, приговаривая: «Младший сержант Панеев, ты в порядке?» Судя по голосу, это был тот самый человек, что кричал «Отставить!», видимо офицер. Виктор не мог преодолеть тяжесть век, да и желание оставаться здесь, в коконе тьмы и покоя, перебороть не мог. Он слушал голоса, что звучали как бы из под воды, и не понимал: «Почему младший сержант? Я уже почти двадцать лет не младший сержант. Я в запасе. Отстаньте от меня, я отдал свой долг родине...» Отчаявшись разбудить Виктора, офицер коротко буркнул кому-то невнятный приказ, и, видимо, отошел. Спустя несколько секунд в нос Виктора ворвался запах. Запах был едок, остр, свеж и, словно плавиковая кислота, прожигал душу насквозь, вплоть до спазмов и судороги. Запах вытащил сознание Виктора из кокона, как тягач вытаскивает из болота легковушку. - Ладно, ладно, я очнулся. Только не надо бить меня по щекам и поливать холодной водой. И эту гадость уберите. Розовощекий бритый боец в форме наших доблестных войск особого назначения тут же убрал пузырек с нюхательной солью обратно в аптечку и чеканным шагом отошел, очень довольный тем, что выполнил приказ быстро и четко. Виктор меж тем понял, что очнулся в кают-компании, как и месяц назад. И опять с разбитой головой. Говорят, история развивается по спирали, то есть каждый раз повторяется в различных вариациях. Вариаций было десять человек в камуфляже плюс те четверо в карнавальных нарядах ниндзя – Виктор сразу узнал по глазам того парня, с которого сорвал маску и подмигнул ему. Ниндзя ответил. Еще отличие состояло в том, что все обитатели ячейки были построены вдоль стены, да еще и в состоянии крайней растерянности. На лице Эккельмана красовался шикарный фингал, но лишь он не был напуган и вообще выглядел воинственно. «Теперь, когда все вы в сборе, я могу начать» – сказал главный. Ого, да это же генерал, ровня нашему Вархарту. Только судя по обилию «фруктового салата» на мундире, генералу этому пришлось повоевать. И лицо знакомое. - Виктор, вы у нас травмированный, можете сидеть, - сказал он. - Спасибо, я постою, - ответил Панеев, и, пошатываясь, встал в строй рядом с Эккельманом.. - Похвально. Однако начнем по порядку. Генерал Вархарт, шаг из строя... - С какой это стати? - С такой. Шаг из строя. В случае неповиновения стреляю. Непонятно как, в руке боевого генерала возник пистолет. Виктор даже не уловил движения руки к кобуре. Вархарт подчинился. - Генерал Вархарт. За многочисленные преступления перед государством, в их числе: мздоимство, пособничество в реализации проекта «Доходные вложения» и дезертирство, вы, по законам военного времени лишаетесь своего звания и приговорены к расстрелу. Приговор будет приведен в исполнение немедленно. Вы признаете свою вину? - Да. - Хотите сказать последнее слово? - Нет. - Что ж. Очень хорошо, что вы хотя бы в последние минуты жизни возымели гордость не оправдываться и не размазывать сопли. Но, тем не менее, это не искупает вашу вину. Вы – предатель родины. Сейчас я сорву с вас погоны. И он подошел к Вархарту, который сразу стал согбенным и дряхлым стариком, напрочь забыв свой образ бывалого вояки, и двумя резкими и точными движениями сорвал погоны с его выцветшего и размокшего мундира. Вархарт состарился еще больше. - Рядовые Масуда, Воронов, Ноксвиль, привести приговор в исполнение. Они подошли, и двое из них подхватили старика под локти, видимо ожидая, что он сейчас начнет отбиваться, упираться, плакать и звать маму. Он оттолкнул их руки и пошел сам, горделиво-медленной походкой, но тут его ткнули в спину стволом автомата, и он снова сгорбился и зашагал со скоростью удобной для конвоиров, торопливо семеня короткими ногами. Взойти на эшафот с гордо поднятой головой не получилось. Вархарт и его палачи пропали в сумраке коридора под грохот кирзовых сапог. Обитатели ячейки почти все замерли и старались не дышать. Только переглянулись Эккельман с Панеевым, да Живчек злорадно ухмыльнулся, но тут же стер эту ухмылку со своего лица и стал хмуро исподлобья озираться – не увидел ли кто? Фредерика не могла понять – как этот забавный дядька может быть предателем родины? Да, он иногда злился и называл всех гнидами тыловыми и вообще частенько был резок... Но что-то карикатурное было во всем этом, что-то комедийное... Ну совсем не страшно – наоборот, весело. Ах, как интересно он рассказывал про боевые дела давно минувших дней! Правда, Виктор утверждал, что в байках Вархарта правды ни на йоту... Фредерика не верила своим глазам – генерала уводили, но никто ничего не делал, никакого протеста, ничего... Впрочем, какой протест против десятка человек с оружием? - Итак, с одним разобрались. В отношении всех остальных у меня четкий приказ – доставить всех живыми. Но, насколько я понял, двое из вас не дожили. Не важно. Будь моя воля, я бы не только эту штабную крысу расстрелял. Пока наверху гибнут люди – вы отсиживаетесь в этом вонючем бункере... Трах-тарарах-тах-тах! Все вздрогнули. Кто-то закрыл руками лицо... Генерал продолжал, не на секунду не сбившись, не запнувшись. - ...приняли участие в этом антинародном проекте «Доходные вложения». Организаторы этой аферы хотели припрятать вас, чтобы вы гарантировано пережили войну, а они потом могли использовать вас в своих целях. Они решили, что понадобятся ученые, писатели, публицисты, актеры, художники короче вся элита иже еси в нашем государстве. Народ будет требовать хлеба и зрелищ, а еще лекарств, и новых противорадиационных костюмов, книг, картин, песен... Вам запудрили мозг вашими якобы заслугами перед государством, хотя оно было не при чем. И заслуги ваши тоже не при чем. А кто-то все это спонсировал, чтобы получить место здесь. Как покойные Оукфилл и Вархарт, как вы, Живчек, или вы – мадам Клавдия. - Я добрая христианка! Я не... - Молчать! Виктор слушал его речь, а в его голове крутились мириады мыслей. Все стало понятно, кристально ясно. Вот тебе и посудина из дерева гофер, думал он. И не ковчег вовсе – а сейф. Ячейка в банке. Ячейка № 13. А мы – в ней. Антиквариат или драгоценности. После войны нам цены не будет, да только кто ж будет платить? Судьбами мира с помощью нас управлять? Смешно... - Конечно, мелкие исполнители найдены, но вот организаторы всего этого ускользнули. Так или иначе, нам уже некогда здесь устраивать митинги, нам пора ехать. Там вам всем найдут место – на фронте или в тылу не важно, но вы будете жрать это дерьмо, так же как все, а не отсиживаться здесь... В вагоне вам выдадут паек, я знаю, вам пришлось поголодать. ЦЕЛЫХ ПОЛТОРЫ СУТОК... Солдаты позволили себе улыбнуться – действительно, что эти гражданские знают о тяготах и лишениях? Исход. Эвакуация. Прощай, вонючий бункер! Как хорошо покинуть это гадкое место. Как плохо, что уходить приходится на развалины былого мира. Когда все наконец спустились вниз, в эту сторожку при банковском сейфе, в эти подсобные помещения, пришло время переодеться в парадно-выходную одежду. Как-никак целый месяц не были в свете – надо поразить всех своими модными нарядами. В этом сезоне крайне модными тенденциями считалась прорезиненная ткань цвета «хаки», а так же тяжелые сапоги, резиновые перчатки, плотные капюшоны и, в качестве стильного аксессуара – противогаз. Солдатня – их было человек двадцать – помогала как могла гражданским натянуть на себя громоздкие, неудобные защитные костюмы. Виктор без чьей либо помощи одевался в «душегубку», двигаясь, подобно роботу – бездумно, четко... Ушел в себя... Из этого состояния его вывел командир. - Младший сержант Панеев, почему не отдаете честь старшим по званию? - А? - Что, не узнал разве? А как же наша прогулка в зараженном секторе? А бойня на плато? - Лейтенант Мазур? - Ешкин кот, ну конечно! Я, понимаешь, горжусь, что такой писатель известный в нашем взводе воспитался, а ты меня даже не помнишь. Они пожали руки. - Виноват, товарищ лей... То есть генерал. Уж не думал, что вы так взлетите. - Мой взлет – лишь следствие всеобщего падения, при чем в очень глубокую пропасть. В военное время звания летят быстрее, чем крылатые ракеты. Затем они перекинулись несколькими старыми армейскими шутками и разошлись – началась погрузка. Вагон был тесноват для сорока двух человек – двадцать пять военных и семнадцать гражданским. И три пластиковых мешка – Вархарт, Оукфилл, и Ойкен. Земля им пухом. Поезд тронулся. Виктор продолжил беседу с генералом Мазуром. - А почему ты лично сюда полез? Ты ж генерал! - Это дело под моим личным контролем. Тем более хотел сам сообщить тебе радостную весть. На верху тебя будут ждать Диана и Ирма. У Виктора закружилась голова – будто выпил двести грамм коньяка натощак. Он только и смог промямлить: «Они были в другой ячейке?» - Нет, все было намного интереснее. Помимо вас, мы обнаружили еще шесть бункеров, правда лишь две удалось спасти – вы третьи. Везде были ученые, артисты, спортсмены там, коллеги твои тоже. Но их близких и родственников там не было. Вас всех обманывали. - Но как... - Обо всем по порядку. Когда тебя взяли в подвале того здания, им надо было избавиться от свидетелей. Успокойся ты, я ж сказал, с ними все в порядке. Диана из твоего парабеллума положила троих и смылась на твоей машине... - Как? Она ж стрелять не умеет! - Умеет, Витя, умеет! Ты многого о ней не знал. Ну а дальше им конечно пришлось страху натерпеться. Она пошла в полицию, там ей сказали, что заявление о пропаже примут через двое суток. Она поставила их на уши. Но на том месте естественно никаких следов уже не нашли. Хорошо, что она не стал показывать им пушку. А потом – сирены, Паника в центре, начало Большой Эвакуации. Их чуть не затоптали, но они спаслись. Уже собственно, начался обмен ударами, но столичная система ПРО еще работала. Облако шло с запада, им пришлось сидеть долгое время в убежище – в обычном, знаешь ли, убежище, а не в этом санатории. В это время начался Побег зараженных, они прорвали оцепление вокруг своего гетто. Хотя прорывать уже было нечего почти – все сбежали, как трусливые крысы. Им даже потом удалось глянуть со стороны на Марш Мертвых. К счастью только глянуть, а не поучаствовать. В конечном итоге она добралась до Особого отдела вооруженных сил. А там я как раз принимал дела после внеочередного повышения. И одно из этих дел было – дело о проекте «Доходные вложения», понимаешь Виктор? Это же судьба! Она была очень ценным свидетелем... А Виктор плакал. То были слезы радости и горя одновременно. Вот она, радость – моя семья жива. Вот оно, горе – семья моя испытала такое... «...Ты спрашиваешь, как они смогли провернуть такую аферу у нас под носом? А что здесь удивительного? В нашем мире ежесекундно творятся подобные чудеса! Наши органы Права и Порядка могут отследить путь любого человека с точностью до секунды и дециметра, по волоску или окурку вычислить любого преступника, они видят все и вся, они слышат каждое слово и даже мысль, но не могут найти куда-то пропавшие двадцать цистерн нефти. Мы боремся с наркоманией и вдруг выясняем, что Господин Министр Здоровья – сам наркоман. Даже при самом строгом контроле со строек воруют тоннами, грузовиками, от чего потом рушатся дома, а виноватых потом не находят. Взяточники истребляют коррупцию, воры берегут народное добро, убийцы произносят пламенные речи, исполненные гуманизма. Что здесь удивительного? Наш мир полон таких парадоксов. В порядке миротворческой операции можно разбомбить селение дикарей, которые так неудачно устроились жить на стыке буйных джунглей и чудного морского побережья, где так здорово кататься на серфе. И так далее, и тому подобное. И ты спрашиваешь – как наше государство – всевидящее, всепроникающее, всезнающее – занимаясь ловлей блох, не приметило этого слона в посудной лавке? Мир полон чудес, друг мой...» Философствующий солдафон – что может быть удивительней? Как же лейтенант Мазур дослужился до генерала? Я слушал его речь – экспрессивную, но убаюкивающую, как перестук колес этого поезда, который нес нас обратно в мир, возвращал к жизни. Будто Харон совсем сбрендил на старости лет и стал вывозить души из Ада, вопреки всему. Только я знал, что по ту сторону Стикса сейчас творится еще больший Ад, больший чем тот, из которого возвращаемся мы. То была маленькая преисподняя для избранных – банковский сейф, ячейка для ценных вложений. Только вкладчики просчитались. Не такие люди будут нужны, когда все кончится. Не знаю, какие, но не такие. Которые не прячутся за чужими спинами, наверное. Война породила бы новых талантов, вознесла бы на Олимп других людей, если бы осталось, кого возносить. А мы бы скисли, испортились, заплесневели за годы хранения. Не знаю, кто вы – иллюминаты, франк-масоны, пришельцы из другой галактики, но вы бы с нами разорились, обанкротились, прогорели. Ваши вложения не окупятся. А поезд несет нас назад, к свету, но этот свет рожден гигантским пожаром. Там я снова увижу своих самых родных людей – Ирму и Диану. Они, слава богу, живы, но им пришлось пройти через все тот же ад на земле, пока я прохлаждался в своем маленьком адку. Им многое пришлось пережить – и это огромная моя вина, что меня при этом не было рядом. Лейтенант (то есть уже давно генерал) сказал – Паника в центре, Большая Эвакуация, Побег Зараженных, Марш Мертвых... Я не знаю толком, что там творилось, но названия леденят кровь. Варфоломеева ночь, Кровавое воскресенье, Верденская мясорубка, Буря в пустыне... А из новой истории - Бойня на плато, Танго штурмовиков, Первая Нефтяная, Школьный терракт, Вторая Нефтяная, Неделя братоубийства, Кровавая олимпиада... История всегда была щедра на жуткие, но точные названия, теперь вот – Побег Зараженных, Марш мертвых... Так или иначе, я еду туда. Туда, где чудеса сплошь и рядом. Только чудеса эти злые. Дурно от них пахнет. Но я не хочу пылиться в ячейке, ведь в реальном мире есть как минимум одно доброе чудо - мои жена и дочь живы. И может, кто-то выжил из друзей – Джонни, Мендель, Гриня, где вы теперь? Возвращаясь туда, я чувствую, что вновь начинаю жить. Я вновь живой человек, а не персонаж чужого кошмарного сна. Я обретаю целостность, я уже не наблюдаю за своими действиями со стороны, как весь этот месяц. Я – это я. Там, наверху каша из пепла, крови, ядовитого воздуха и лжи. И я еду расхлебывать ее вместе со всеми. Мазур правильно сказал: «Будете жрать это дерьмо – как все!» Я с ним согласен. Я еду. А вот и свет в конце туннеля. К О Н Е Ц |
|
© Андрей
Чернобаев, 2009